С самых ранних лет я испытывал непреодолимую тягу к исследованию древностей мордовского края. Детство мое прошло на берегах реки Цны, территории, в дославянский период входившей в ареал проживания среднецнинской мордвы мокши. Этот исторический период настолько завораживал меня cвоей таинственной неизвестностью, что казалось в любом осколке его керамики я вдруг открою для себя что-то очень важное, что-то непосредственно ко мне обращённое, открою то, чего я сам о себе до конца не знаю. Это томящее чувство наполняло меня, когда в пионерском возрасте я помогал пасти коней по заливным лугам правого берега Цны , никогда издревле не распахивавшегося и потому сохранившего ели различимые очертания рукотворных холмов и рвов; когда в полноводные разливы , забравшись на дерево, я отмечал “ островки“ надводных шишаков ; или когда зимой , лишенный растительности ландшафт, открывал моей лыжне скрытые летом cвои странные особенности . По этому к шестому классу у меня уже была подробная карта моей собственной “мокшанской Гардарики“ . Мама моя была преподавателем истории, а бабушка работала смотрителем в музее, хранившего в своих запасниках материалы и дневники Петра Петровича Иванова, археолога начала 20-го века, открывшего многочисленные стоянки первобытного человека и ранних поселений мордвы в примокшанье, так что доступа к интересующей меня информации на то время было предостаточно. Будущее моё было очевидно, и во всех сочинениях “ Кем я хочу стать“, я уверенно описывал свою будущую археологическую деятельность. Судьба распорядилась мной иначе, как и многими моими товарищами, мечтавшими стать капитанами, путешественниками и космонавтами, но искалеченных в скором будущем в Афганистане, или сгинувших в безвременье перестройки. А пока я, захлебываясь от радости, продолжал натаскивать в краеведческие музеи многочисленные артефакты прошлого из своих полевых странствий, и это время до сих пор считаю самым счастливым.
В восьмом классе, по стечению обстоятельств, я вынужден был переехать в Москву. Большой не знакомый город и отсутствие друзей тяготили меня и приводили в уныние. Я скучал по своим лесным городищам и урочищам, запах московского метро был ещё чужд моему сердцу. Жил я на Каширке, и выходя из метро взгляд цеплялся за белокаменную церковь на горизонте, утопавшую в холмистой зелени. Этот пейзаж был настолько не естественным среди прочего урбанизма, что казался мне островком моего детства. Однажды я не выдержал, и пошел напропалую, взяв за ориентир белую маковку. Продираясь через заросли и овраги я наконец оказался на склоне первой надпойменной террасы, выходившей к реке. В траве под ногами был большой плоский камень какого-то розового цвета. Запыхавшись, я сел на него. Камень был тёплым. Красное солнце за рекой садилось за горизонт. На другой стороне реки были капустные поля, или какие-то дикие огороды . Реку переплывали мальчишки, толкавшие перед собой украденные капустные качаны. По глади играла мелкая рыбёшка. Летали стрижи. Тепло от камня наполняло мое тело. Я внимательней посмотрел под ноги и увидел маленькое керамическое пряслице с тычковым орнаментом, торчащее из земли. В этот момент я испытал приступ настоящего счастья и почувствовал, что я дома.
С тех пор до самой армии я часто приходил на это место. Любил бродить по склонам, особенно после сильных ливней, и собирать обнажившиеся осколки иного мира . Так дьяковская культура приняла меня и сделала Москву родной. И даже теперь, когда на меня накатывают приступы отчаяния и меланхолии, я достаю коробку с находками того времени, перебираю их, пальцами ощущаю тепло того камня, слышу стрижей и чувствую запах реки – Я ДОМА…
